Проект «Сад» присутствует в московской художественной жизни уже около пяти лет, периодически материализуясь в виде перформансов, выставок, открытых репетиций и рабочих прогонов, устраиваемых для широко понимаемого круга «своих». Так или иначе, зрителями «Сада» успела перебывать добрая половина потенциальной аудитории — другая же половина не менее информирована о нем благодаря молве и печати. Теперь уже невозможно отделить миф о неуничтожимом Саде, выращенный авторами из текста чеховской пьесы, от мифа о самом проекте «Сад». Многие давно догадались, что именно такой способ осуществления и является подлинной жизнью проекта. Этому нисколько не мешает то, что идеал дорогостоящего и престижного спектакля-абонемента, в котором четырехактная мистерия о вишневом саде станет только частью целого, продолжает существовать: именно своей несбыточностью он поддерживает живость и экспериментальный характер всех промежуточных вариантов.

За пять прошедших лет художественная среда адаптировалась к «Саду» успешнее, чем театральная. Но обвинять последнюю тоже нелепо: сколько ни подвергай сомнению устойчивость представлений о видах искусств, сколько ни произноси слово «проект» вместо слова «спектакль», ситуация театральной премьеры — а особенно долгожданной московской — моментально лишает логику пред- и пост-истории юридической силы. Московская премьера ограничивалась «комедией Антона Павловича Чехова» и представлялась два дня, а не семь. В спектакле не участвовал балет, отсутствовали телекамеры и видеоэкраны, в цветном дыму не дрожали лазерные проекции, звук был не квадрофоническим. О степени воплощенности всех сценографических замыслов Юрия Харикова мы могли только догадываться, хотя роскошные и виртуозно выполненные костюмы (не раз уже экспонированные на выставках и воспетые мастерами фотоискусства) создавали отдаленное представление о совершенстве задуманного. Однако рискнем утверждать, что спектакль все же не лишен полноты высказывания, ибо суть его на 99% раскрывается из сценического существования тех, кого обычно принято называть актерами.

В этой точке начинается роковое расхождение проекта с современной культурой. Умение квалифицированного потребителя искусств судить о художественной структуре целого по выразительному фрагменту остается в спектакле невостребованным. Перестает работать способ существования текста в системе пересказов, конституированный в культуре последних лет как один из главных. Возможно пять лет назад это еще было не так, но за истекшие годы участники ничего не сделали, чтобы исправить положение. К тому же сам спектакль нигде не равен сам себе. Несмотря на то что смысл действия определяет подробно проработанная внутренняя канва, никакой прочной защиты от дезориентирующих зрителя сюрпризов не существует.

Воспринимать игру воспитанников Мастерской индивидуальной режиссуры нелегко, даже если внутренние энергии спектакля ведут себя благоприятным образом. А это происходит далеко не всегда — так, первый акт, длившийся более двух часов, прошел тяжело, рвано и мучительно. Да и в остальных частях спектакля, удавшихся лучше, немало времени было отведено непрестанным, вхолостую повторяющимся попыткам обрести искомые смысл и дыхание действия. Между тем режиссура Бориса Юхананова словно испытывает актерский ансамбль до конца: в то время как большинство опытных мастеров стремится обезопасить себя от возможной рассогласованности актерской игры точностью мизансцен и проверенностью ритмов, Юхананов принципиально не прибегает к профессиональной страховке, доверяя лишь логике разбора текста, а еще больше — тому, чем эта логика отзывается в актере.

Сам же режиссерский разбор пьесы подвергает зрителя, особенно в случае благополучного развития событий, определенному испытанию — и в первую очередь того зрителя, кому чеховский текст дорог своей интонацией. Епиходов, например, подает реплику: «Хожу ли я, отдыхаю, кушаю ли, про то могут рассуждать только люди знающие...» Акцент в этой тираде делается не на слове «знающие», а на слове «люди». Реплика приобретает странную, искаженную мелодию. Между тем Епиходов говорит правильно: рассуждать могут люди, то есть твари другой породы, нежели «садовые существа» — как то он сам, Раневская, Фирс, Лопахин или другие обитатели неуничтожимого мифологического Сада.

Подобный анализ не оставил в стороне ни одной подробности текста «Вишневого сада», хотя, конечно, в ткани действия: реализуются далеко не все тонкости разбору. Естественно возникает вопрос — почему спектакль играют студенты, обучающиеся режиссуре, а не профессиональные актеры? Возможно, потому что тогда «Сад» имел бы совсем другую индивидуальную историю, которая не смогла бы породить под крышами Москвы неуничтожимую Зону счастья и ее столь небывалый и увлекательный архив. Или проект не имел бы вовсе никакой истории. Но мы пишем о премьере спектакля, а не о проекте, и с этой точки зрения главный вопрос — насколько транслировала отдельная, представленная в эти два вечера на «Сцене под крышей» часть сущность проекта в целом?

Вопрос тем более острый, потому что на этот раз зрителю целомудренно не было предложено ни лекций, ни семинаров с изложением концепции, ни даже вступительного слова. Был только спектакль «Вишневый сад», который даже не назывался мистерией. И когда в нем, после длительного передвижения ощупью по тексту возникали крупицы искусства, это было связано именно с тем, как отыгрывался в сценах «Вишневого сада» миф о садовом существовании, оказавшийся реальнее многих других мифов. Реальнее потому, что воплотили его не актеры, а люди с улицы, прибавившие к мифу каждый свою судьбу. Они играли спектакль о себе и о том, как за пять лет жизни единственной их судьбой стал проект «Сад». На сцены прошли и самые счастливые ее моменты (опять-таки выходы на сиену), и самые жестокие (те, которые обычно находят выход в истерике за кулисами). «Сейчас я выйду из спектакля и жизнь меня сожрет», — сказал Петя Трофимов, не желая заканчивать спектакль. В ответ на его реплику была разыграна веселая реприза. Подобные приемы, казалось, иногда превращались в опасную игру, чуть ли не реально угрожавшую самому проекту. Но в этом как раз и сказываются правила самого проекта «Сад», и каждый будущий мастер индивидуальной режиссуры владеет ими блестяще.

Другой вопрос — достаточно ли этого, чтобы предпочесть его актеру, владеющему актерским мастерством? На этот вопрос мы не можем ответить однозначно. Но возможно, ответ найдут долголетнее будущее проекта «Сад» и те зрители, которые останутся его приверженцами.