Цикады, мой Рамзес,
поют цикады.
Цикуты мне, Сократ,
отлей цикуты.
В ЦК, не обратишься ли в ЦК ты?
Нет, брат мой разум,
я душа, не буду...

…Любовный лепет, оборванный едкой насмешкой; пьянящая патетика, пресеченная нотой трезвой иронии...

В стихах Татьяны Щербины, давших ключ зрелищу, эпохи и понятия соединены пак свободно, как это позволено и по силам лишь поэту. Параллелизм культурных слоев – от модерна до авангарда, от клавесинной романтики XVII века до жесткого (верлибр, припахивающий абсентом) иррационализма XX столетия – все это, сгущаясь, создает завораживающую магию ритуала. Ибо зрелище, нам предложенное, – ритуально...

Но – стоп. Так или, быть может, так написал бы о событии свободный арт-критик, не связанный вульгарной необходимостью быть понятным. Да и стилистика зрелища, о котором пойдет речь, невольно ведет за собой. И все же пусть простит мне читатель словесную мистификацию – постараюсь быть яс- ой.

В минувшую субботу В Эрмитажном театре состоялась премьера балетного спектакля «Цикады» (Первая часть «Нимфа», вторая «Любовники»). Сюжетной его основой стали стихи Малларме и Щербины. Музыкальной – соединение Моцарта, Брамса, Шопена, Генделя, Чайковского и Ю. Ханина. Авторство спектакля принадлежит балетмейстеру Андрею Кузнецову, художнику Юрию Харикову, режиссеру Борису Юхананову. Осуществлена постановка новым театральным коллективом «Санкт-Петербургский Маленький балет», в котором, судя по всему, собрались – на свое и наше счастье – не только талантливые и молодые, но обладающие несомненным вкусом люди.

«Цикады» – спектакль обдуманно элитарный и декларативно эстетский. При этом его появление представляется на редкость актуальным и оправданным. Ведь чем гуще холод и мрак нынешних и, возможно, грядущих дней, тем сильнее жаждет душа красоты, света, изящества, и тем убедительнее (вспомним премьеру «Принцессы Турандот») бывают победы искусства ради искусства. Важно лишь, чтобы оно возникало, искусство. А здесь, в волшебном полукруге Эрмитажного театра, это происходило. Из смешения музыки и пластики, белого, сиреневого и зеленого, из странной поэзии и тонкой насмешки возникало зрелище, напомнившее великие мифы Серебряного века. Мифы, впрочем, учтенные создателями «Цикад», остраненные и чуть пародированные, в том числе и с помощью особой эстетики соц-абсурда, берущей начало уже в более поздние времена. И хотя изобразительный и смысловой ряд происходящего являли как бы изысканную цитату из некоего цельного культурного текста – зрителю не раз приходилось сдерживать смех. Так что «погружение в контекст», то и дело потряхивающий разрядами мгновенных ассоциаций и образов, было полно игры. Авторам, удалось соединение красоты и юмора, то нежного, то жестокого, то идиотически непосредственного. И это всегда чуть смещало ракурс происходящего и открывало новый угол обзора. Точность подобного соединения для сегодняшней петербургской сцены уникальна.

И, должно быть, поэтому в зале властвовала атмосфера праздничного просветления. Здесь все играло свою роль, все становилось частью общего: и терпкая горечь стихов Малларме, и дивное, черно-золотое с перьями платье литературного консультанта театра Ольги Хрусталевой, и лукавая изобретательность балетмейстера, и публика, о которой в минувшем веке газеты бы написали «на премьере был весь Петербург». В создании этого и в самом деле очень петербургского зрелища принимали участие не случайные для Петербурга люди: хореографию создал сын Татьяны Вечесловой, среди других танцевала на сцене правнучка Зинаиды Гиппиус. Вот она, родовая прививка культуры, обернувшаяся ее празднеством. Прибавьте к тому изумительное оформление (особенно впечатляющее нашего зрителя, еще не пресыщенного эффектами западного театрального декора: бижутерия нью-йоркской фирмы «Triming and Things»), а также андеграундное сияние имени и матовой бледности Бориса Юхананова, и вам станет ясно, что спектакль обречен на успех.

Разумеется, были и несовершенства (не всегда танцовщики оказывались на уровне поставленных хореографом задач; начальный акт содержал, на мой взгляд, несомненные длинноты). Но об этом позже. Сегодня о другом: в первом балете, в «Нимфе» – музыканты находятся в центре сцены – они заключены в прозрачную сферу (шар, оболочку), подсвеченную то сиреневым, то зеленым, таинственно мерцающую, хрупкую и непроницаемую.

Создатели спектакля сами походят на таких музыкантов.

Петербург жив, если в нем еще поют цикады.