Что я могу сказать?.. Роман мне понравился. Прочитал я его, правда, небыстро, но это не потому, что тяжело, а потому, что не было времени достаточно, поэтому приходилось читать с перерывами, и, в этом смысле, может быть, это было и лучше, что я периодически возвращался. Не к началу, но немножко вперед. И я обнаружил для себя, в общем, удивительную вещь – этот роман можно читать с любого места, что меня не то чтобы поразило. Мне это именно «понравилось». 

Роман мне показался светлым и добрым. Что я вкладываю в эти понятия? Если говорить в истинном смысле доброты, т.е. чувства и перспективы этих чувств – они добрые, когда читаешь этот роман. Вот для меня это очень важно сейчас, потому что некоторые книжки я вообще не могу открывать. Более того, не могу к ним прикасаться. Вот до этого уже доходит. Вот этот роман – он из другого мира. Из того, который мне близок.

А этот свет, он в герое? В том, как он ведет свою жизнь, со всеми ее составляющими и армией в том числе?   

Для меня это, безусловно, поэзия. Он написан так, что я могу определить, как поэзию. Чем-то, вот я даже не хочу разбираться чем, он мне напомнил Белого. Отдаленно. Андрея Белого. Что касается именно героя, я бы не ограничил этот свет только образом героя. Интересно, что даже те персонажи, которые не являются… а выражаются… в какой-то момент даже устаешь от того, как они говорят, о чем они говорят. Это первое чувство. Но все это время преображается. Превращается, осветляется, т.е. проходит свет. Это через весь роман. Свет существует во всем романе. В этом смысле, возможно, это и герой, но мне кажется, что это особый принцип, источник, из которого этот герой происходит, и, помимо него, остальные герои.

А что это за источник, в чем его природа?  

По поводу источника. Как я сказал, этот источник мне показался очень близким, т.е. у меня не было никакого напряжения и не было его преодоления. Я его принял сразу. И еще обнаружил удивительное свойство – то, что роман погружает тебя или открывает для тебя особое состояние бодрствования. Этот тип бодрствования он не примитивный. Он какой-то, в этом смысле, настоящий. Поэтому это чувство настоящего соединяется с этим близким. Оно открывается в какой-то перспективе. В очень правильной перспективе, в той, в которой я пытаюсь находиться, поэтому напряжения не было. И свойство этого света оно… Я не могу его определить. И хочу повторить, что это состояние – то, что ты пробуждаешься, – очень важное, мне кажется, для сегодняшнего времени. Состояние бодрствования. И оно не мнимое, оно не фиктивное. Именно настоящее. Ты должен преодолевать. Сам роман, в этом смысле, читать не тяжело. Но тебе надо преодолевать, и это преодоление является как раз неким путем к бодрствованию, и ты в нем остаешься довольно продолжительное время. Поэтому хочется возвращаться и читать, а возвращаешься ты не за сюжетом, не затем, чтобы испытать какое-то очередное приключение своей фантазии в худшем смысле этого слова, а чтобы оказаться на этой правдивой территории; и она очень творческая, по крайней мере, для меня. Я оказываюсь в художественном покое. Качество этого покоя – бодрствование. Хочется что-то делать, в смысле, творчески. Это качество создает для тебя творческую территорию.

Можно ли назвать это ощущение читательское каким-то опытом, который, может быть, соотносится с опытом героя?

Естественно. Во-первых, я служил. И даже на уровне этого физического ощущения, простых чувств, этот роман мне тоже был близок, потому что там, в общем-то, не фиктивные чувства. Где-то я могу оспорить, но это, видимо, разные опыты. Но, в общем, именно во внутреннем переживании, глубоком, очень похоже. Такой был вопрос?

Да. И еще. Я сейчас немного со своим ощущением говорю. Помимо опыта, связанного с армией, происходит опыт встречи с совершенно другой жизнью.

Очень определенной.

При этом герой в этом опыте получает развитие, как будто бы совершенно на другой уровень переходит…

Герой? Вот у меня ощущение, что он не переходит, а он там был. Вот в этом смысле, развития героя, мне показалось, не происходит. Я попытаюсь вернуться к этому, но мне показалось, что там, где он находится, там и происходит развитие. Это развитие, оно нелинейного характера. Оно без времени. В этом смысле я не назвал его развитием. Для меня оно не фиктивно, и в него интересно всматриваться. Мне очень интересно всматриваться. Поэтому, всматриваясь, преодолевая то, что я уже сказал, ты оказываешься на очень, для меня, искомой территории.

А все-таки, можно какую-то сюжетную линию в романе разглядеть?

В том смысле, в котором определяют, даже не хочется. Условно, можно. Она определяется ремарками, оглавлениями – в общем, идет какой-то сюжет. Но сразу же ты отправляешься в какое-то безвременье. Моментально. Превращение происходит все время.

Вы можете определить жанр? Дневник, не дневник? Фиксация через рефлексию, или фиксация здесь и сейчас подлинного ощущения настоящего?

Единственное, что я могу произнести, – это поэзия. Другой формат, очень трудный – я оказывался еще все время в документальном, в фильмическом. Еще очень важный момент – фильмическое. Причем фильмическое – документальное. И это то, что связано с моим поиском. Это все время подпитывало меня истинной документальной средой, т.е. я там еще видел хороший документальный фильм. Грубо говоря. Кроме того, и внутри этого есть фильмическое. Герой все время обращается: «Вот хорошо было бы снять… вот это как раз для фильма…» Прямая такая линия. А жанр… Не могу сказать. Потому что сказать, это значит… Может надо подумать еще. Я даже не думал на эту тему, потому что определил для себя это как поэзию.

Какого рода эта поэзия?

Мне она напомнила Белого. Хотя это, конечно, не Белый. По какому-то внутреннему чувству. Не знаю. Как определить, мне надо подумать: какой поточнее формат дать, какая именно это поэзия. Что самое интересное, я понимаю, что надо все время определять, но все время уходишь от этого формата, читая эту книжку.

Это ответ, действительно. Наоборот, совсем и не надо определять, потому что получается, что в какой-то момент вешаешь ярлык, название.  

А потом для такой книги, мне кажется, это, наверное, и не нужно. Может для социума это и нужно. Но, в этом смысле, он имеет такую чистую перспективу.

В книге очень много зарисовок интересных, очень ярких отсылок к природе...

Да, мне это очень близко. Вот лично мне. Еще надо сказать про образы. Сейчас я подумаю, как мне сказать. Вот свойство этих образов, образов природы, то, что их там очень много, и они относятся к не фиктивному. Как образы, они сочиняются словами, в принципе, им доверяешь. Вот их удивительное свойство. Ты им доверяешь. Потому что то, что издают сейчас, невозможно же все это читать, по крайней мере, мне. Любая вот так выраженная образная система… я, например, не могу это воспринимать. А здесь я воспринимал, потому что, видимо, я не отношу себя к такому истинному ценителю правдивости, но здесь она не раздражала меня, я это принимал.

А что содержат в себе эти образы природы? Это эпитеты такие, или что-то более глубокое в них скрыто?

Я об этом не задумывался. Но чисто интуитивно я это воспринимаю органично, потому что герой романа находился в очень искусственной, душной среде. Я это ощущал физически, потому что был опыт, поэтому описания природы, в этом смысле, опять же являются выходами на перспективу, т.е. это необходимое условие существования героя, поэтому я даже не задумывался в каких это отношениях. Просто герой не может об этом не говорить, потому что, если бы он говорил только о казарме, о духоте, о сапогах, о портянках, возможно, это к чему-то привело бы, но это не то сознание.

Как Вы восприняли финал?

Финал… Единственное, что я не воспринял до сих пор… с этим послесловием.

Редакторским?

Нет… А, это редакторское послесловие?

Там начало «от редактора» и в конце вставка.

Где написано, что он уволился?

Да, и уехал.

Вот здесь я впервые ощутил дискомфорт. Вот здесь мне показалось… Здесь перспектива, которая для меня была открытой, закрылась как будто в один момент. Я ощутил дискомфорт от своего чтения, т.е. я опять вернулся, я стал перечитывать… Мне не хотелось перечитывать, но буквально физически я стал листать обратно для того, чтобы… т.е. я уже прочитал, я уже почувствовал с первой фразы – что-то не то – сразу я стал возвращаться.

Здесь получились две совершенно разные части…

Абсолютно.

…вот эти редакторские вставки и сам роман?

Мне показалось, да.

Тогда расскажите, а как Вам вот эти превью к главам возрожденческого плана?

Вот это хорошо, мне нравится. Это меня никак не раздражало, в этом смысле. В общем, я даже ждал. Я хотел прочитать что. В этом хотелось обнаружить больше интриги. Сознание социальное хотело какой-то интриги – что откроется там дальше. Происходило отрезвление – а интриги никакой нет. Честная довольно-таки структура, ты отправляешься в эту историю. Жанр прочитываешь вкратце, потому что есть инерционная жажда сюжета. Хочется получить. Что ж там за событие? А там это событие сжато. Потом отправляешься опять в это, как бы растворяясь.

Вот я не понял, – интуитивно почувствовал – что произошло с Настей. Но то, что это скрывается, мне потом понравилось. Я с этим соглашусь, понимаю, и именно так это и должно быть. Сначала несколько раз перечитывал, может я что-нибудь пропустил. Опять же жажда сюжета – начинаешь следить, что же все-таки.

Ответ был в ее письмах.

Я пытался, но… Что-то, что связано с отчимом?

Да. Там тоже все уходит в природу, почему мне интересна эта тема. Чувства героя как бы постоянно соотносятся со стихиями. С дождем, с холодом, если печально, а если наоборот, радужно, с цветением каким-нибудь.

А, вот это. Да, я прослеживал эту историю. Например, когда идет рассказ, это чувство подхватывается. Но я не брал это всегда, хотя, когда попадалось, мне открывалась накопленная история.

Там еще линия с животными…Такие персонажи…

Во-первых, Дракончик. Это удивительная история. Очень мне близка. Это настолько интимно, близко – у меня тоже появлялся… только это был не Дракончик. Это гениальная история. Я ее очень хорошо ощутил.

Забавно, но вот и Гриша Зельцер мне рассказывал свою историю про Дракончика. К тому моменту, когда он начал читать книгу, у него родился персонаж, тоже Дракончик, о котором он рассказывал дочке сказки на ночь.

А Вы как-то соотносили себя с героем, или Вам нужно было отстраниться от него?

Я не мог не соотносить себя с героем, потому что это сразу стало соотноситься со мной по внутреннему ощущению. Он заговорил так же примерно, как мне близко. Здесь очень близок сам герой. То, как он говорит. Его ощущения, то, как он транслирует мир, то, как он его соотносит с нравственным. Он все время это понимает. В общем, если проследить по линии, там же несколько этих линий, он же мудрец. И он все время сохраняет эту линию, почти не пересекает, не может ее пересечь. У меня не было, в принципе, в этом сомнений, что он ее пересечет, понятно, я уже ощутил, что это так и будет. В этом смысле, развития нет.

Как Вы думаете, возможно ли выпустить эту книгу для современного читателя? Готовы ли ее читать?

Я убежден, что души такие есть. Книга эта меня светлая. Она не омрачена, не затемнена, себе не изменяет. Безусловно, ее надо издавать, она должна быть. Найдет ли она своего читателя? Конечно, должна найти. Естественно, этот роман не будет массовым, это будет тяжелый социальный труд, это понятно, вопросов нет. Сейчас же конвульсии всевозможные, а в этих конвульсиях сразу же идет отторжение на всех уровнях. И, в этом смысле, она необходима.  Может ли сознание остановиться и начать читать и т.д.? Сложный вопрос. Мне кажется, это необходимо.

А в оформлении книги, ну, так сказать, в ее верстке были ли какие-то моменты, которые раздражали? Шрифты, разбивка глав? А еще Вы говорили о двух комментариях редакторских…

Не, не о двух, а о последнем. С первым можно поспорить. Хотя там должно быть что-то… С последним сто процентов что-то не так. А главки эти надо оставлять.

Как технически устроена книга…

Это мне понравилось вообще. Бумага именно такая. Обложка. Приятно было держать вообще. Кстати, очень приятно читать. Серьезно.

Да, забавно, многие так и говорят.

Ну, вот основные моменты, я сказал. Про бодрствование, про фильмическое – все это раскрывается. На это дается время, на созревание, что очень важно. Мало кто сейчас позволяет себе время создать. Сейчас очень многие, почти все, все лишают себя времени. Открытым текстом говорят: «У меня нет времени! У меня нет времени!» Времени нет там, времени нет внутри. В этом магическая часть книги, она это время создает. Можно сказать, время есть. У людей нет времени. «Не, нет времени!» Время есть. При этом надо затратить определенные усилия. Это время чистое, честное, оно не ложное, что очень важно, потому что можно оказаться и в ложном. Может, это немножко общо, но это именно то, что получаешь. От образов, от сознания героя. Там нет лишнего. Кроме окончания, ну, которое резануло.

А может в этих редакторских вставках намек на это современное отсутствие времени? Такой контраст.

Тогда он должен быть как-то обыгран. Потому что так ты оказываешься в этом конкретном времени. Здесь сознание начинает…

Резонировать...

…бьет по всему тексту. Ты думаешь, а может, это все неправда?! Так это случилось для меня. Я оказался сразу в другом времени, в других ощущениях. Другое дело, как я это буду соотносить. Буду ли я это соотносить с сегодняшним временем? Не буду, просто тогда окажусь не там. Я просто тогда не буду читать. Для того, чтобы оказаться, я должен листать назад. Но это такие, индивидуальные вещи.

Интересно. В книге… в разговоре о книге отражается человек.

Да, конечно.

Ну, я повторюсь, для меня безусловная ценность этого… Ценность в том, что дается возможность. Сейчас это просто почти нереально.

[…]

Вообще мне кажется, все сейчас обострилось. Сжалось. Время идет быстрее, все сжалось, и, естественно, границы проявляются очень резко. Говоришь с людьми и уже определяешь их, даже не определяешь, интуиция, душа, сразу чувствует, моментально.

Еще нелинейный принцип. Я вместе с героем «Моментальных записок» находился в нелинейности. С одной стороны. С другой стороны, как бы и нету этого, и не должно быть. Есть определенный объем, в который ты попадаешь. Для меня, лично для моего сознания, где, как я уже сказал, начинает образовываться время. Ну, и поэзия. Очень точно сделано, очень.

Цельно.

Да. Можно сказать, что это безупречный стиль. И туда в этот монтаж вписались, конечно же, ремарки перед главками.

Когда я читала, мне эта книга представлялась сериалом таким документальным.

Вот не сериалом, на самом деле. Здесь вопрос. Это не сериал, а именно такая цельность. Сериал, он же делит время, а здесь как раз представляется обратная история, что время неделимо, оно идет от этого героя, для которого времени, никакого нет. Поэтому, в моем представлении, это не сериал, а такая документалка. Потому что сериал кажется, что долго и нудно, а здесь все в одном.

Ну, сериал – это как аллюзия, наверное, к женскому восприятию. Женщины на деталях любят сосредотачиваться, не выделять, не отделять от общей картины, а поразглядывать.

Ну, да. Сериал для меня – это история…

Ну, современность в сериал негатив добавила.

Конечно, это же время разделения, вечное разделение. Как бы элемент деградации. Сериал никогда не может стать цельным. Это же надо сознание, на мой взгляд, структурировать на сериалы. Элемент пауз, который сигнализировать, что вот я – хаос, а я есть та самая гармония. Ты должен стать сериалом, чтобы вообще что-либо делать. Эта книга, «Моментальные записки» – это прямо противоположная история.